Книга Год некроманта. Ворон и ветвь - Дана Арнаутова

Вот за последнюю реплику он мне начинает нравиться. Люблю умных, с ними проще.

Прежде чем ответить, собираюсь с мыслями. Кажется, с зельем я действительно перестарался.

— Да, Рыжик был полезен. И очень мил, по-своему, как ты верно заметил. Разумеется, я мог найти кого-то другого. Но что бы я тогда делал с мальчиком?

— Не понимаю, — отзывается священник.

— Я ведь рассказывал его историю. Тот надзиратель не был единственным, всего лишь первым. В его смерти Рыжика как раз никто не обвинил — у мальчика хватило хитрости представить все случайностью. А вот потом… Сам подумай, об одержимости злым духом зря не говорят даже ваши собратья. И никто не стал бы вызывать псов инквизиции ради потехи. Рыжик действительно не переносил чужих прикосновений. Мальчишки, которые его толкали, новый надзиратель, кухарка, мимоходом потрепавшая мальчика по голове…

— Господи… — сдавленно отзывается Санс.

— Да, ты понял. У меня ушел почти год, чтобы Рыжик перестал ненавидеть одно-единственное существо: меня самого. Знаешь, бывают такие уязвимые души, с которых не стереть то, что однажды впечаталось. Он очень старался, ради меня, но из Рыжика никогда не вышло бы мага. Идеальный помощник — да. Но мне не нужны исполнительные куклы. А человеком ему было уже не стать. Из Рыжика даже палача не вышло бы: он слишком увлекался процессом. И просто выгнать его было нельзя. Все равно, что чуму выпустить на волю. Все, что я мог сделать для Рыжика — убить его без боли и страха, уж это он заслужил.

— Господи, — шепчет Санс, — прими души рабов твоих Дорина и Ронана…

Не выдержав, я фыркаю.

— Прости, — сразу же извиняюсь, — не хотел оскорбить твои чувства, но это твой товарищ обещал за тебя молиться. Не забавно ли? Впрочем, вижу, для тебя не забавно.

— Я не вижу ничего смешного в человеческой смерти.

— Не смешного, монах. Забавного. Вы, люди, вечно путаете эти понятия... Неважно. Если бы не я, Рыжик мог умереть два года назад и гораздо более неприятной смертью. Поверь, я был с ним куда добрее, чем со многими до него.

Священник облизывает пересохшие губы, пытается сглотнуть.

— Он не виноват... Не виноват, что родился таким. И что с ним сделали... это.

— А разве я его в чем-то винил? Это пустой разговор, друг мой.

— Не пустой, — решительно возражает священник. — Ты разыгрываешь людей, как карты. Но этот юноша любил тебя. Как ты не понимаешь, что нет ничего важнее любви? Если он мог любить...

— Такого, как я? — подсказываю запнувшемуся книжнику. — Не бойся, продолжай.

— Да! Такого, как ты. Значит, его душа была не безнадежна. Да и не бывает безнадежных душ... Он мог вернуться из тьмы!

— Разумеется, мог, — негромко соглашаюсь я, щурясь от болезненных ударов крови в висках. — Иначе какой смысл был в его использовании для щита? Не бывает безнадежных душ? Возможно, ты и прав. Но стоит ли живописцу терять время, рисуя шедевр на песке?

— Мы не поймем друг друга... И прости, но мне... жаль тебя.

— Разве ты больше не считаешь меня нелюдем? — улыбаюсь я.

— Разве нельзя пожалеть и нелюдя? — отвечает он вопросом на вопрос.

Забавный человечек. Даже жаль, что время уходит столь быстро.

— Тебе бы следовало пожалеть себя, книжник, — мягко напоминаю я.

— Да, наверно. Что ты сделаешь со мной? — обреченно спрашивает Санс.

Он устал. Устал бояться, думать — да просто устал. Даже не вздрагивает, когда я подхожу и расстегиваю ремни. Тяжело опирается мне на плечо, ковыляет к креслу, осторожно подходя со свободной стороны, и послушно опускается в него. Только в глазах — настороженное удивление.

— А вот это зависит от тебя, — сообщаю я, присаживаясь напротив, на край стола, и загораживая от него спиной песочные часы. — Сам-то как думаешь?

Книжник измученно пожимает плечами.

— Убьешь…

— Разумеется. Вопрос в том, как и зачем. Смерть — еще не самое страшное, что может случиться с человеком. Но я ведь обещал отправить тебя к епископу. Разве ты не видишь противоречия?

Мне действительно интересно, как он ответит. От этого зависит дальнейший разговор. Помолчав, Санс неожиданно твердо смотрит мне в глаза.

— Я не знаю. Ты не можешь солгать напрямую, но твой народ умеет скрывать правду. Дорин поверил тебе — и вот что с ним стало. Даже этот несчастный мальчик — ты и ему не сказал ни слова лжи. Как могу поверить я? Я не настолько умен, чтобы тягаться с фейри в коварстве.

— Ты же сам сказал, что я полукровка, — усмехаюсь в ответ.

— Нельзя быть наполовину честным или наполовину добрым.

— Интересное мнение. В другой раз я бы с тобой поспорил, священник.

— А сейчас у тебя нет времени, правда? И что тебе от меня нужно, колдун? Ты плетешь силки из слов, вместо того, чтобы просто взять желаемое. Значит, тебе нужно что-то, что я могу и не дать?

От неожиданности я просто смотрю на него, а потом смеюсь. Голова тут же откликается тупой предупреждающей болью, но это неважно. До чего же хорош!

— Знаешь, священник, — отсмеявшись, говорю я. — Жаль, что мы не встретились лет тридцать назад. Из тебя вышел бы толк. Ты достаточно умен, чтобы видеть правду, и достаточно храбр, чтобы не врать себе самому. Неплохие качества для чародея.

— Я дитя Господа, и не пожелал бы себе другой судьбы, — с достоинством возражает Санс.

— Для этого нужно знать, от чего отказываешься. Ты прав, я хочу того, что ты можешь дать только по доброй воле. Третий компонент. Твоя душа. Или, если угодно, твой разум, книжник Санс. Сущность, в общем.

— Объясни, — тихо говорит Санс.

Боги, в которых я не верю, он действительно хорош! Неужели то, что надо? Спокойнее, Керен. Ты пытался создать Щит Атейне семь лет подряд, попробуешь и в восьмой — не страшно, если не выйдет, но все должно быть сделано верно.

— Ты ведь знаешь, что Атейне — богиня справедливости? Милосердие и месть, сложенные вместе, не равны этому качеству. Поэтому тьма и свет, даже смешавшись, не годятся для основы амулета без последнего, связующего их компонента. Справедливость и разум, Санс. Вот почему я купил у торговцев людьми книжника. Ты умеешь думать, ты можешь отличить хорошее от плохого в меру своего разумения. Щит Атейне бережет хозяина от всего на свете, но лишь до тех пор, пока хозяин этого достоин. Безопасность, неуязвимость, продление жизни… О да! Но почему же обладатели щита не дожили до наших дней? Ни один! Я могу сделать щит, используя сердца этих двоих, и он будет работать. Не идеально, разумеется, но будет. И тогда хозяин щита постепенно превратится в чудовище, пользуясь своей безнаказанностью. Потому в истинный щит встраивают ограничитель: разум и душу человека, согласного стать гарантом справедливости.